Стихи, цитаты, отрывки из книг - все, что нравится ...

[Kcusha]

Одиночество в сети. Януш Леон Вишневский

"... Указательными пальцами обеих рук дважды  под ключицу.
Потом два раза в направлении собеседника. "Я люблю тебя".
Это так просто..."

"... из всего, что вечно, самый короткий срок у любви.
Так что не настраивайся на вечность"

"... Плакать надо, когда никто не мешает.
Только тогда от этого получаешь радость"

“Это становилось опасным. Она угрожающе близко подбиралась к состоянию, когда мужчина опять заполняет весь ее мир. Ей не хотелось этого. Это должна быть дружба. Отнюдь не любовь! Сейчас она впервые, Думая о Якубе, использовала это слово. Она не хотела никакой любви. Любовь включает в себя страдание. И оно неизбежно, хотя бы при расставаниях. А они расстаются каждый день. Дружба – нет. Любовь может быть неразделенной. Дружба – никогда. Любовь преисполнена гордыни, эгоизма, алчности, неблагодарности. Она не признает заслуг и не раздает дипломов. Кроме того, дружба исключительно редко бывает концом любви. И это не должна быть любовь! Самое большее – асимптотическая связь. Она должна непрестанно приближать их друг к другу, но так и не наградить прикосновением.”

“А в сущности, почему бы и нет? Неужели скамейка под старым каштаном более романтична, чем компьютер без буквы «z» на клавиатуре, находящийся за стеклянной стенкой в притемненном компьютерном центре?
Все зависит от того, что произошло на скамейке и что благодаря этому компьютеру.
Для большинства преимущество скамейки очевидно и не подлежит сомнению. Главным образом благодаря соседству объекта, обонянию и осязанию. Слова на скамейке отходят на второй план. Но он и не спорил. Он только считал, что словами можно заместить и запах, и прикосновение. Да, словами можно прикасаться. И еще нежней, чем руками. Запах можно описать так, что он обретет и вкус и цвет. А когда от слов исходят нежность и аромат, тогда… тогда надо чаще отключать модем. На скамейке в такие минуты обыкновенно отключается рассудок.”

“Знаешь ли ты, что в двойной спирали важна и имеет смысл только одна нить? Кстати, она так и называется смысловой нитью. Это она несет в себе генетическую информацию. Вторая, служащая единственно как образец для копирования, называется лишенной смысла. Но как целое все это имеет смысл именно с этой лишенной смысла нитью. Здесь лишенная смысла нить – черная. Мне нравятся обе.”

“Как правило, женщины ненавидят тех, кто привлекает внимание мужчин дешевой и вульгарной сексуальностью. Они считают, что такая дешевая вульгарность ведет к инфляции этого общего для всех женщин аргумента в их отношениях с мужчиной. С другой же стороны, они бывают поразительно едины в удивлении, когда сексуальность достигает степени подлинного искусства. Девушке, танцующей здесь с такой фантазией, отказать в этом было невозможно. Даже те, кто завидовал вниманию, какое она привлекала, и мыслям, которые возбуждала, могли лишь удивляться и восхищаться ею.”

“Эротика – это всегда создание воображения, но у большинства людей воображения, инспирированного некой телесностью. В его случае ее чувственность была чем то вроде любовных стихотворений в поэтическом томике. К тому же в томике, который кто то еще продолжает писать.”

“Когда то ты спросил, что значит «тосковать по тебе».
Приблизительно это сочетание задумчивости, мечтательности, музыки, благодарности за то, что я это ощущаю, радости, оттого что ты существуешь, и волн тепла в районе сердца,
Уже завтра я прикоснусь к тебе. Прикоснусь…”

“Почему такое случилось с тобой? Почему она умерла?
Ведь ангелы же не умирают…”

[jonsu]

На протянутой ладони
Ворох слов в росе рассветной,
Тишина последней ночи,
Паутинка снов прозрачных
И распахнутое сердце
В капельках минувшей грусти...

[Crazzy]

СОШЕСТВИЕ В АД

Бездна чревата погибелью или спасеньем.
Есть между смертью Христа и Его воскресеньем
Тайных три дня. В мою душу запали они.
Адом и Раем полны эти долгие дни.

Славен Господь! Он взломал колесо возвращений.
Эй, на земле! Бог летит как стрела. На колени!
Хватит шататься столбом между злом и добром!
Небо есть ключ, а Земля есть замок... Где же Дом?

Кончено с миром. Ещё остаются подобья.
Череп Голгофы глядит на меня исподлобья.
Лобная слава на треть оказалась пуста:
Тело святое с гвоздями исчезло с креста.
Гвозди вколотят потом во все стороны света...
То не волнами о берег ударила Лета,
То не горючие тернии небо прожгли -
Это два ангела света на землю сошли.
Я устремился за ними с отчаяньем веры.
Остановились они у таимой пещеры,
Мёртвого камня коснулись рукой неземной,
И откатился тот камень и лёг предо мной.
Ангелы света под землю сошли, где лежало
Тело святое и вечные веки смежало.
Камень у входа мерцал. Я присел на него
И задремал во мгновение века сего.
Стражи бродили во тьме без надежды и веры,
Не обращая вниманья на свет из пещеры.
Дрогнул громовый Христос в гробовых покровах -
Дёрнулись складки веков и лавины в горах,
Всплыли наверх тайны сердца и замыслы духа,
Гнев миродержца дошёл до народного слуха,
Образы зверя слиняли с небес и знамён...
Встал и поднялся Христос, не затронув пелён.
С жертвенным вздохом опали невинные складки,
Тела святого навек сохранив отпечатки.
Так опадает у бабы при родах живот,
Так опускаются птицы на зеркало вод,
Так осыпается время в клепсидрах высоких,
Так оседает земля на могилах глубоких.
Вышел Христос из пещеры в иных покровах,
Белых и чистых, как снег на священных горах.
Я онемел перед Ним. Он прочёл мои мысли.
— А, это ты? — Его брови, как тучи, нависли.
Он задержался, как ночь в Гефсиманском саду.
— Прочь от Меня, ибо знаешь, куда Я иду!
— Боже! — я пал перед Ним на колени, как в нети. -
Я пробирался к тебе через двадцать столетий.
Так попусти мне попасть во плоти на тот свет
Вместе с Тобой... — Твоя воля свободна, поэт,
Но не совсем. В этот раз я мирволить не стану.
Я попустил твой приход в Галилейскую Кану.
Как бы иначе дорогу сломать ты сумел,
Если бы воли превыше на то не имел?
Гостем незваным, которому не было места,
Сел ты за стол, и тебе улыбнулась невеста
И подала тебе чашу во имя Моё.
Пил ты из чаши, и не было краше её.
Мрачен был тот, кто сидел за столом с тобой рядом.
Имя его Агасфер. Он когтил тебя взглядом.
Чаша надежды! Я выточил чашу сию
Из кипариса, что рос в благодатном краю.
Пели на ней золочёные долы и горы.
Чаша пропала. Замолкли народные хоры.
После того, как ты вышел во имя Моё,
Тот, кто сидел с тобой рядом, похитил её.
То, да не всё. У любви и страданья есть мера,
Но не предел. Я с креста увидал Агасфера
С чашей в руке. Он скрывался за грудой камней.
Кровь на виду вытекала из раны Моей,
Капля за каплей, как смерть за любовью, бежала.
Чаша бессмертья в руке Агасфера дрожала.
Он незаметно подкрался под имя Моё,
Чашу подставил и кровью наполнил её.
Кровь будет пить он по капле, не зная прощенья,
И всякий раз ожидать Моего возвращенья. -
Вот что за быль я услышал в убогой нужде.
Плачьте, народы, рыдайте о Вечном Жиде!
Чаша Грааля! Я слышу глухие заклятья.
Это её поминают крестовые братья...


Полный печали и трепета, я произнёс:
— Боже! Ты плачешь? — Быть может! — ответил Христос. -
Только запомни: то утка подманная крячет,
То человечье во Мне, а не Божие плачет.
Полный печали и ужаса, я произнёс:
— Боже! Ты страждешь? — Быть может! — ответил Христос. -
Только запомни лица Моего выраженье:
То человек, а не Бог принимает решенье.
— Боже! Хоть тенью позволь мне попасть на тот свет
Вместе с Тобой. — Мало света! — Он молвил в ответ.
Взял и прошёлся по тени великою смазью
Так, что стопою отжал мою тень вместе с грязью:
— Сколько грехов!.. — Тень бледнела как смерть от стыда.
Шумная грязь утекала, как вражья орда
За окоём... До сих пор окоём шевелится.
— Боже! Как мог я с такими грехами явиться?!
— Я их прощаю тебе! — Он вздохнул глубоко -
Облако Божьего вздоха меня облекло.
Это был панцирь, не видим для глаза дурного,
Не проницаем для посягновения злого.
Месяц сиял. Заливался навзрыд соловей.
Глянул Христос на меня из-под тёмных бровей:
— Ты защищён хорошо и свободен, пожалуй.
То, да не так. Больно вид у тебя обветшалый. -
Взял и смахнул мановеньем высокой руки
Все оболоки мои, как туманы с реки.
Тотчас одела меня Его светлая свита
В платье, достойное времени, места и вида
Помнил Христос, что разбойнику мира сего
Он обещал на кресте, и окликнул его.
То не птенец выпадал из гнезда родового,
То не мертвец поднимался из сна гробового —
Это разбойник явился — ни ночь и ни день,
Пала в долину его теловидная тень.
Глянул Господь на него и промолвил сурово:
— Встань и держись Моего обещанья и слова,
Да не побойся грядущих судеб и утрат.
Рай недалёк. Но дорога пойдёт через Ад.


Так преломили мы путь и большую дорогу.
Ангелы света отстали от нас понемногу.
Между землёй и ступнями подул ветерок.
Мы исчезали из мира, но снова и впрок
Всё повторилось: и дуб, а на нём и омела.
Дуб засыхал, но омела ещё зеленела.
Ветку омелы Христос оторвал на лету.
Туча великая нас понесла в пустоту.
Я не заметил, откуда она появилась,
Может, ещё в старину над землёю носилась,
И задержал на ней взгляд любопытный Енох.
Время земное песком утекло из-под ног.
Время иное трепало меня, как мочало.
«Это конец!» — я сказал. Это было начало.
Скоро ли, долго ли грела меня быстрота,
Ветка омелы шумела в руке у Христа.


Мы приближались к пучине под именем Ада,
К бездне, окутанной тучами страха и смрада.
Полный печали и трепета, я произнёс:
— Мы под Землёй? — Под Вселенной! — ответил Христос. -
Вечная туча носилась во мгле под Вселенной.
Бездна вскипала тенями, как ненависть пеной.
Серые клочья свинцом отливали вдали.
Как при солярном затменье, повсюду взошли
Тусклые звёзды, но странного смысла и знака.
Это мерцали иные круги Зодиака.
Руки разбойник простёр, как моряк с корабля,
И возгласил первозданное слово: — Земля! -
Молвил Сын Божий, как истина ветхая днями:
— Это подобье. Земля у тебя под ногтями.
Глянул разбойник на грязные ногти свои
И зарыдал, и взалкал чистоты и любви.
Вот что однако! Хотя выражал бестолково
Он свои чувства, я понял его с полуслова.
«Как это вышло?» Господь улыбнулся в ответ,
Странно улыбка Его озарила тот свет.
Топнул по туче Господь, облаками объятый,
и разошлись облака среди тучи косматой.
Если бы это зиянье увидел Енох,
Он бы глазам не поверил... У нас из-под ног
Молния пала, и были в ней полые сени:
Лестница вниз уходила — я видел ступени!
Путники мира встречали во мгле вековой
Разные лестницы. Эта была винтовой.
Вслед за Христом мы спустились в огнистые сени,
Мне показалось: под нами дымились ступени.
Мы обращались по лестнице вниз, и сошли
Прямо на тло... Это было подобье земли.
Это был остров, отмеченный мертвенным духом.
Это был Левиафан. Он лежал кверху брюхом.
Если всю бездну вместить в циклопический глаз,
То мы попали в зрачок, ненавидящий нас.
Он простирался, как выпуклый мир, от заката
И до востока. Но мера сия мелковата.

Есть одна сказка на севере... В морось и снег
Утлое судно разбилось о каменный брег.
Спасся один человек и взобрался на остров -
Съеденный ржавчиной трав ископаемый остов.
Вот он бредёт, наступая на снулый плавник.
Пар изо рта возникает пред ним, как двойник.
Дикий кустарник и щели. Мертво и убого.
Там он разводит костёр, чтоб согреться немного.
Словно заря занимается — пламя горит.
Дрожь пробегает по острову... Это был кит.
Сильный ожог вызвал в нём подземельные схватки.
Остов трещит. Распрямляются горные складки.
Кит загибает фонтан и падучей водой
Гасит костёр. В голом воздухе пахнет бедой.
Мощным ударом хвоста знаменуя свободу,
Он поднимает волну и уходит под воду.
Всё, что на нём наросло, оседает на дно...
Левиафан или остров — не всё ли равно?


Слово безмолвствует. Ни человека, ни знака.
Как в сновиденье: ни дна ни покрышки. Однако
Где-то мы всё-таки были. И с нами был свет.
К нам приближались три злака, и каждый был сед.
Это волхвы показались. Они, как и прежде,
Богу пришли поклониться в любви и надежде.
Он их узнал и промолвил во славу Свою:
— Скоро вы будете вместе со Мною в Раю.
Ждите высокого знака... — Волхвы преклонились.
Так, что три стороны бездны огнём преломились.
Слово Христа прозияло, как пламя в дыму:
— Где Ариман? — Там!- волхвы указали во тьму.
В самую тьму мы направились, следуя Богу.
Внутренний свет выявлял где угодно дорогу.
К нам приближались какие-то тени. Одна
Хрипло дышала, совсем головы лишена.
Тень подошла — голова оказалась под мышкой.
Тень через шею дышала с тяжёлой одышкой.
Молвил Христос: — Иоанн, что случилось с тобой?
Голову ты обронил, как скупец — золотой.
И прохрипел Иоанн: — Помнят подлые люди,
Как голова Иоанна блистала на блюде,
А Саломея плясала над ней животом.
Плоть моя голову долго искала потом.
Месячной кровью блудница её обстрекала,
Чтобы она к моему костяку не пристала.
Вянет и сохнет от крови той Божья трава.
Поздно узнала об этом моя голова.
Боже! Прости, что я был одинок головою.
Только в аду дождалась она встречи с Тобою. -
Глянул на голову Бог и во имя Своё
Взял и поставил на прежнее место её.
И приросла голова, и, ни мало ни много,
Встретились вровень два взора: пророка и Бога,
И прослезились они. И во славу Свою
Молвил Христос: — Скоро будешь со Мною в Раю.
Жди невечернего знака... — Пророк преклонился
Так, что огнём в одну сторону ад преломился.
Слово Христа прозияло, как рыканье льва:
— Где Сатана? — Там! — кивнула во тьму голова.


В самую тьму мы направились, следуя Богу.
Внутренний свет выявлял где угодно дорогу.
Из ничего проступали цвета и тона,
Звуки и запахи. Я им давал имена.
Странно звучали они среди мёртвого царства.
К нам приближались три статные тени, три старца.
Глянул Христос и вздохнул, ничего не сказав,
Я уловил только имя во вздохе: «Исав!»
К нам подошли Авраам, Исаак и Иаков.
Кто-то был лишний, как плевел в отечестве злаков.
Глянул Христос и промолвил во славу Свою:
— Двое из вас скоро будут со Мною в Раю.
Ждите высокого знака... — Отцы преклонились
Так, что две стороны бездны огнём преломились.
Тёмный Иаков не мог разогнуться никак.
— Сын, что с тобою? — спросил у него Исаак.
Сын его вспомнил, что взял первородство обманом,
И удалился, заплакав кровавым туманом.
Слово Христа прозияло, как пламя в дыму:
— Где Сатана? — Там! — отцы указали во тьму.
В самую тьму мы направились, следуя Богу.
Внутренний свет выявлял где угодно дорогу.
В гору мы шли. Путь был торным. И значит, до нас
Мыкался кто-то, как маятник, здесь много раз.
Это был он! И мы вскоре его увидали.
Медленно камень катил он на гору печали.
— Это Сизиф! — я воскликнул. И вздрогнул Сизиф,
И обернулся. Воистину, жизнь — это миф!
— Ухнем, Сизиф! — крякнул я, и вкатили мы вместе
Камень на гору, и камень остался на месте.
И улыбнулся Христос и во славу Свою
Молвил Сизифу: — И ты скоро будешь в Раю.
Жди невечернего знака... — Сизиф преклонился
Так, что огнём в одну сторону ад преломился.
Слово Христа прозияло, как пламя в дыму:
— Где Прометей? — Там!- Сизиф ухнул камнем во тьму.
Он на вершине обтёр загрубелые руки
Клочью тумана. Окончились вечные муки,
Но не иссякла бывалая сила и честь,
Ухом повёл и сказал с облегчением: — Есть!
Камень в кого-то попал, а в кого — неизвестно.
Только неистовым воплем ответила бездна.
Впрочем, я видел, в кого этот камень попал.
Он на излёте Иуду сразил наповал.


Вижу все дальше! Открылось мне зренье такое.
Сердце, ты страждешь! О, сердце мое ретивое,
Если не вынесешь мук и двужильных страстей,
Ангел не сыщет нигде моих белых костей...
Я невидимку заметил — то ангела волос!
Я потаимку услышал — то ангела голос!
Волос коснулся, а голос шепнул шепотком:
— Я отыщу твои кости везде, но потом...


Молвил Христос: — То, что видишь, — обман и подделка.
Выпукло видишь, да только ни крупно, ни мелко.
Вот что ты знаешь: поэт — это солнце и тьма.
В этом ты прав. Но окстись на вершине ума.
Бог может только всего человека заметить,
Даже не глядя. — Мне нечего было ответить.
— Вот что я знаю ещё, — я промолвил. — Христос
Тоже поэт. — Временами! — Господь произнёс
И, поглядев на меня, покачал головою:
— Прав ты в одном. Остальное пусть будет со Мною.
В сердце поэта есть тьма, но не самая тьма.
Если б ты видел всю правду, сошёл бы с ума...


В шелесте ветра я слышал печальные звуки,
Всхлипы, и плачи, и жалобы вечной разлуки.
— Кто-то крадётся за нами!- я вслух произнес.
— Это мудрец Лао-Цзы! — отозвался Христос. -
Он размышляет о Дао на кромке обрыва -
Так над водой облетает плакучая ива.
Он прозревает о вере святой и простой -
Грезила так Приснодева над чашей пустой.
Но мудреца отвлекают печальные звуки,
Всхлипы, и плачи, и жалобы вечной разлуки. -
Кликнул его Иисус и во славу Свою
Молвил китайцу: — И ты скоро будешь в Раю.
Жди невечернего знака... — Мудрец преклонился,
Шёпот его, словно куст перемен, преломился:
— Тот, кого ищешь, идёт за Тобою вослед.
— Или навстречу, — гласил безоглядный ответ.


Мы по уступам печали спускались в долину
И осыпали то пламень, то дым, то лавину.
Где-то внизу, как на севере дождик косой,
Бледная смерть замерцала щербатой косой,
В шелесте ветра рыдали печальные звуки,
Всхлипы, и плачи, и жалобы вечной разлуки.
Бедный разбойник хватался во тьме за меня,
Пуча глаза, как сова среди белого дня.
Чёрное солнце блистало кромешным исподом.
— Как тебя звать? — я спросил. — И откуда ты родом?
— Я из глухого местечка по имени Рош.
— Ты не похож на еврея. — И ты не похож.
Ты не заметил, Господь головою качает?
Он сожалеет о нас или с нами скучает?
— То и другое. — Меня озадачил вопрос.
Стало быть, маятник? То Иисус, то Христос.
В бездне, окутанной тучами страха и смрада,
Мы трепетали от жгучего жара и хлада.
Молвил Христос, на долину перстом указав:
— В этой долине страдает невинный Исав.
Скоро он будет в Раю, но об этом не знает.
Многие будут в Раю, кто Меня поминает
И поддаётся прощенью по выслуге мук...
Где-то упал, как пустое в порожнее, звук!
Это лавина в последнем великом смиренье
Остановилась. Окончилось грехопаденье!
Глина и рёбра лавины на самом краю
Зашевелились и выдали тайну свою:
Вышли оттуда Адам и заветная Ева.
Добрый Господь не попомнил им старого гнева.
Обнял обоих и молвил во славу Свою:
— Скоро вы будете вместе со Мною в Раю.
Ждите высокого знака... — Они преклонились
Так, что две стороны бездны огнём преломились.
И обнажилась долина до самого дна.
Как перед бурей, в ушах напряглась тишина.
Тут я услышал, как Ева Адаму сказала:
— Этот живой! — и, стыдясь, на меня указала.
Тут я заметил, как сильно смутилась она.
Так и осталась в ней дева на все времена.
Так и стоит, прикрывая одною рукою
Белые горы, а тёмный пригорок — другою.
Слово Христа прозияло до самого дна:
— Где Сатана? — Здесь! — ответил во тьме Сатана.
— Здесь! — раскатилось гремучее зло и пропало,
Словно пустое в порожнее где-то упало.
— Здесь! — зашипел, заискрился закат и восток,
Словно по аду прошёл гальванический ток.
Бездна вскипела, как ненависть ветхая днями,
И поседела долина... И вот перед нами
Тень показалась, как туча в удушливый день.
Тень приближалась — косматая страшная тень.
Голос оттуда раздался угрюмо и сиро:
— Брат мой, что делаешь ты на окраине мира?
Правлю здесь я! — Бог промолвил: — А царствую Я!
Ты обозвал Меня братом. Обмолвка сия
Паче безумной гордыни твоей... На колени!
— Несть! — заревел Сатана, выступая из тени.
Это был зверь и свой нрав показал наконец -
Словно могила раскрылась и вышел мертвец,
И проявил свою злобу, и ненависть выдал,
Ибо давно этот мир перевёрнутым видел.
Это был Левиафан! И ударом хвоста
Ад всколыхнул и обрушил его на Христа.
Молнии злобы Христа оперили, как стрелы,
Он их стряхнул — и зелёную ветку омелы
Бросил в противника острым обратным концом.
Пал Сатана на колени и рухнул лицом.
Дым от него повалил и рассеялся злобно...
Что было дальше, то — смутно и смерти подобно.
Тайна Вселенной всплыла на поверхность свинцом.
Филин заухал: «Начало чревато концом!»
Вспыхнул конец. Озарились все впадины Ада.
Жертва горела, проклятья лоснились от смрада...
Пал я во прах и не ведал, что будет со мной.
Пал, обнимая старуху с щербатой косой.
Не Сатана ли сморгнул с окаянного ока
Эту старуху, чтоб не было мне одиноко?
Жёстко я спал, разметавшись во всю круговерть,
Долго метался, пока не заспал свою смерть.
Было моё пробужденье — как Божия милость.
Подле гора сатанинского пепла дымилась.
Сидя на ней, откровенно разбойник зевнул.
Час или день по долине, как чёрт, прошмыгнул?
Всё прогорело и дымом забвенья покрыто,
Всё прогорело дотла: и рога и копыта.
Бог огляделся во тьме и нахмурил чело:
— Всё поддается прощению, только не зло.
Я изменю и его! Эй вы, люди, в дорогу!
Пыль из-под ног посылала проклятия Богу.
Чохом пошли мы за Ним. Он вздохнул тяжело:
— Это не пыль. Это зло, истолчённое зло!
Кит замахнулся хвостом... — Над долиной печали
Тучи летели и души из них выпадали:
То в одиночку, то парой, то частым дождём.
Видел я пару одну... Но об этом потом.


То не по осени северный лес осыпался -
Это последний разбойник с Голгофы сорвался,
Косо гонимый горящим тяжёлым крестом,
И возопил перед Богом на месте пустом:
— Я Твои гвозди украл и прервал Твои муки.
Как бы иначе упал Ты с креста на поруки?
Я бы украл и Тебя, только люди Твои
Мне помешали. А гвозди во имя любви
Я потерял, а пожалуй, меня обобрали
Бесы, когда на таможне грехи проверяли.
— Ты бы украл и Меня?- изумился Христос. -
Что бы ты делал со Мною? — И вор произнёс:
— Предал бы дьяволу, чтобы он после за это
Как-нибудь вызволил душу мою с того света.
Голос Христа прозиял, как небесный разлом:
— Сгинь! — И тот сгинул, гонимый горящим крестом...
— Красть он умел! — простодушно о нём отозвался
Бывший разбойник. — Да жаль, что на слове сорвался.
Где-то остались на горке два наших креста.
Как там они? Не упали?- спросил он Христа.
Тот произнёс: — Ночь разлуки туманом заволгла.
Наши кресты простоят на Голгофе недолго.
Мой по рукам и векам разойдётся, а твой
Встанет в Раю и заплещет счастливой листвой...

В тёмной долине, как череп, гора заблистала.
Чёрная туча над нею дождём опадала.
— Это Голгофа! — разбойник с тоской произнёс.
— Это подобье!- промолвил сурово Христос.
Кончено с миром, — я думал,- остались подобья...
Череп Голгофы, как прежде, глядел исподлобья.
Мы приближались. Гора становилась темней.
Странная чёрная туча висела над ней.
Это не туча, а дерево мрачно стояло
И не дождём, а несметной листвой опадало.
Чёрные листья летели меж злом и добром,
Жалили нас и шипели, вставая ребром.
«Сгинь и рассыпься!» И чёрное дерево ада
Вспыхнуло пламенем с копотью страха и смрада.
Испепелилось дотла!.. И в безвестную даль
Ветер унёс и развеял золу, как печаль.
Времени мало, а дел у Христа очень много.
Он возгласил на Голгофе печально и строго:
— Прямо над нами закончились ветхие дни
Для Иисуса... Вы дальше пойдёте одни.
Больно нам было расслышать последнее слово.
— Боже! — я молвил. — Твоё испытанье сурово.
С первого шага мы ступим в последнюю падь.
Филин увидит и станет рыдать-хохотать.
Лучше держаться печально знакомого места,
Чем отправляться во тьму, а куда — неизвестно.
— Вот вам известность! — Он встал на обрыве крутом
И начертал карту ада горящим перстом
Прямо на воздухе. Вот она, Божия милость!
Звёздная карта мерцала, горела, дымилась
И трепетала, как утренний пар над рекой.
Тут я услышал: — Лови! Только левой рукой!
Остановил я виденье, плывущее мимо.
Полной рукою схватил я от звёзд и от дыма.
Пальцы разжал, а в ладони порожняя весть:
— Нет ничего!- И услышал: — А всё-таки есть.
Хватит того, что поймал. — Но поймал я, однако,
Только морщины, как с неба круги Зодиака.
Бог усмехнулся: — А ты угадал невзначай.
Только поймал ты иные круги, так и знай,
И на ладони твоей не морщины, а карта,
Правда, не вся, но и часть пригодится до завтра.
Если собьётесь с пути на погибель и мрак,
Филин над вами заухает: это Мой знак... -
Что-то вздохнуло во мне, словно ангел далекий,
Здесь, на Земле, когда я вывожу эти строки.
Я улыбнулся. Христос покачал головой,
Заговоря на русистом санскрите со мной:
— Ты не глядел в зеркала? — Не хотел заблуждаться,
Я не нуждался в себе. — Ад заставит нуждаться.
Кстати, пригубливай знанья иных языков,
Что получил ты на туче, среди облаков.
Помни о карте. Хорошая память не бремя.
Взглядывай чаще. Всему своё место и время.
Я дам виденье у чёрного озера змей.
Тянется к озеру линия жизни твоей.
Там, на Земле, это озеро снилось, но жажды
Не утолило твоей. Ты проснулся... Однажды
Знаменьем крестным судьба осенится твоя,
И указательный палец укажет, где Я.
С Богом и Сыном и Духом Святым в путь-дорогу!.. -
Он нас оставил одних на печаль и тревогу.
Перекрестил я ладонь — замерцала на ней
Звёздная карта — часть неба над царством теней.


Нечего делать! Ведите, печаль и отвага!
С первого шага, признаться, широкого шага
Мы налетели на камень, лежащий вдали,
И пригляделись. И вот что на камне прочли:
«Боже, за что?».. Это было намарано кровью.
— Боже, за что покарал ты Иуду любовью?.. -
Эти слова из-под камня, хрипя, донеслись.
Сдвинул я камень — под ним красноватая слизь.
Кто написал эпитафию, чёрт его знает.
Может, сам дух иудейский, чья кровь здесь линяет.
Вдвинул я камень на место. И прочь мы пошли.
Стоны предателя долго смолкали вдали.
Их заглушили другие печальные звуки,
Всхлипы, и плачи, и жалобы вечной разлуки.
Долго бродил в голове моей каменный миф:
Кем был направлен тот камень, что бросил Сизиф?
Звёзды мерцали над тёмной долиной печали.
Тучи летели, и души из них выпадали.


Мы задремали в пути. Надвигалась гроза.
Филин заухал. Но сильно слипались глаза.
Спутник заснул на ходу. Значит, спали мы оба...
И разразилась над нами великая злоба,
И обступили нас полчища яростных глаз.
Призрак Иуды моргнул. Он донёс и на нас.
— Это свидетели! — он заорал на том свете.
И подхватили большие и малые нети:
— Это свидетели! Где Сатана? — Он сгорел! -
Так мы сказали, но верить никто не хотел.
— Ложь! Сатана не горит! — Мы плечами пожали.
— Там его пепел! — И в самую тьму указали.
— Там только пепел омелы. А где Сатана? -
Это сказал Вельзевул тёмным голосом дна.
Филин заухал, как смерть. Я проснулся в тревоге.
Глянул на карту и небо: мы сбились с дороги.
Звёзды на небе мерцали немного правей,
Чем означались они на ладони моей.
Мы отклонились во сне. Он навеян был адом.
Сонные клочья и призраки реяли рядом,
Лезли разбойнику прямо в глаза. Он вопил
И отбивался от них. Я его разбудил.
Бедный разбойник протёр воспалённые веки:
— Страшный был сон. Я бы мог не проснуться вовеки.
Бесы меня утащили на самое дно,
В тьмущую темь. Там воистину было темно...
— Что же горело? — в пути размышляли мы оба. -
Если не Враг, то его сатанинская злоба.
Ветка омелы, какой бы она ни была,
Так много пепла оставить никак не могла.
Мысль между тем в нас сидела, как искра в точиле:
— Все-таки где Сатана? — И ответ получили.
Филина голос проухал ни тут и ни там:
— Испепелённый за вами идёт по пятам!


Мы очутились в тумане, как мне показалось,
Первых веков христианства. И к нам приближалось
Странное нечто. То был человек, а над ним
Реяло знамя, пуская и пламя и дым.
Призрак промчался, держа решето над собою,
И промелькнул, словно образ, гонимый судьбою.
— Вот мои знанья! — он тряс над собой решето.
— Вот моя слава! Я брошен сюда, а за что?
Я изошёл из огня, как разумная влага.
Алчу спасенья!.. — Мы видели Симона Мага.
Тёмная фурия злобно носилась над ним
И в решето изрыгала и пламя и дым.
— Ты моя мысль! — он кричал ей, обсыпанный жаром.
— Я твоя казнь! — отвечала. — И ты здесь недаром!..
Некогда он, как явление мира сего,
Был знаменит чудесами. И даже его
Статуя в Риме стояла. Ни мало ни много,
Он выдавал свою тёмную зримость за Бога.
Через долину огнистые змеи ползли
В сторону дыма, что густо клубился вдали.
Мы подошли. Тень горящая встала из дыма.
То был Нерон, поджигатель великого Рима.
Змеи огня, обвивая, душили его...
Хриплые вопли стекали с пера моего
И раздавались уже среди адского дыма:
— Больно, как больно! О, пламя любимого Рима,
Ты перекинулось в ад и настигло меня.
И почернел я, как ночь среди белого дня.
Я погибаю один. О, постылые муки!
Рим, отзовись! Я не вынесу вечной разлуки... -
Это был точно актер. Он играл свою роль
Даже в аду, невзирая на жуткую боль.
К чёрному солнцу простёр он дрожащие руки
И повторил: — Я не вынесу вечной разлуки!
С тусклых небес загремел метеорный урон,
И на кровавые брызги разбился Нерон.
Дико во тьме разлетались кровавые капли.
— Больно! — вопили они, как осенние цапли,
И собирались опять в тот же образ и боль,
И собирался Нерон, и играл свою роль.
Только играл всё слабей, а вопил всё сильнее.
Видно, ему каждый раз становилось больнее.
Филин заухал. Нерон обернулся с тоской
И помахал на прощание слабой рукой.
Мы поспешили убраться с опасного места.
Все мы играем чуть-чуть, а зачем — неизвестно.


Мы оказались в глухих безнадёжных местах.
Вопли «на помощь!» — тревожили совесть и страх.
Близкие плачи и стоны торчали в тумане.
Это страдали пропащие Арий, и Мани,
И Юлиан, отступивший от веры в провал.
Мы заглянули в ту яму, куда он упал.
Там он сидел на колу и со стоном пытался
Сняться с него, но всё ниже во тьму опускался,
Пуча глаза, как сова среди белого дня.
— Руку подай! — завопил он, заметив меня.
Я опустил свою руку. Мы тщетно хватали:
Он мою руку, а я голый воздух печали.
Я уже падал. Заухала снизу сова.
Я удержался, но я удержался едва.
Все мы желаем помочь, а кому — неизвестно.
Мы поспешили убраться с опасного места.
Видели призрак, свободный от мира сего.
То был Пелагий, не спасший себя самого.
Сей еретик очутился в горящем ухабе.
— Я заблудился! — вопил он. — Спаси меня, раби!


Встретили тень. Она билась в падучей, как бес.
То был пророк от небес, но от тусклых небес.
Тёмной гордыне его поклонились арабы,
И почернел от грехов белый камень Каабы.
Он из-под камня издаст им свой вопль боевой -
Тысячи в пропасть бросаются вниз головой.


Шли мы болотом. Всплыла перед нами, как тина,
Густо подложная грамота — дар Константина.
Лживые папы, как жабы, сидели на ней
И верещали об истине в царстве теней.
Топнул на них — и загваздал Стефана Второго.
Все замолчали... И больше об этом ни слова!
Рыцарский замок возник, как мираж, вдалеке.
Призрак сидел перед ним с мёртвой чашей в руке.
— Чей это замок?- Он нехотя пошевелился.
— Замок Грааля. Он вместе со мной провалился.
В это болото, — и снова уставился вдаль,
Не замечая ни зги. Это был Парсифаль.
Чашей он черпал багровую гниль из болота
И заклинал. Его очи смыкала дремота.
— Свет, да не тот, — бормотал он,- и чаша не та... -
Пил и уныло выплёвывал жаб изо рта.


Тучи летели и души из них выпадали
И пропадали в глухом подземелье печали.
В том подземелье, где воздух протух и прокис,
Мы обнаружили скопище слипшихся крыс.
То был крысиный распад. В гробовом полумраке
Клацали зубы, мерцали горящие зраки -
От Обадии до прочих хазарских царей.
Филин заухал. Мы выбрались вон поскорей.
Тучи летели, и души из них выпадали,
Чарами зла их несло в подземелье печали.
Там раздавались стенанья и скрежет зубов.
Не был к такому искусу мой спутник готов:
— Что там разило, как будто от мёртвого духа?
— Тайна хазарского царства,- ответил я глухо.
А между тем на ладони мерцала моей
Средневековая линия в царстве теней.


То не листва на ветру облетала с осины -
Старца Горы разрывали в клочки ассасины.
— Ты обманул нас! В тылу у врага и в бою
Смерть принимая, мы верили: будем в раю! -
Он собирался опять и кричал, восставая:
— Я не обманщик! Я мститель! Я злоба святая!
Богу я мстил за ничтожество мира сего.
Вы только блики и дым от огня моего... -
Вот что я видел и слышал, прости меня Боже!
Только припомню — мороз пробирает по коже.
А на Востоке покой и зловещая тишь.
А в ассасинах курится кровавый гашиш.
Сонный Восток! Он скрывает в себе ассасина
До первой бури, как Левиафана — пучина.
Белым платочком взмахнет лютый старец Горы -
Тысячи верных бросаются в тартарары.


Словно волна за волной, шли крестовые братья
К Божьему гробу. Молитвы сменяли проклятья.
Константинополь стоял, как заря, на пути
К Божьему гробу. Нельзя было глаз отвести.
Тучи сшибались, и души из них выпадали,
Грозно шумели они. Это рыцари брали
Константинополь. Корысть и отвага, вперёд!
Рыцари Бога забыли. А гроб подождёт.
Константинополь в дыму. Его солнце на склоне.
Древо Честного Креста в сарацинском полоне.
Шли мы в тумане по льду, и потрескивал лёд
Лишь подо мной, ибо спутник, как тень, был не в счет.
Странно потрескивал лёд. В этом треске звучали
Стуки и грюки какой-то тревожной печали.
Тени в доспехах, всплывая, как тёмный испод,
Снизу стучали мечами и бились об лед.
Я их узнал, провалившихся рыцарей веры,
Чья легендарная ярость не ведала меры.
Блеск их мечей ослепил и восток и закат,
Слава о них разошлась, как громовый раскат,
Там, в Палестине, и позже на русском Востоке,
Где Александр им ответил. И бой был жестокий.
С треском великим они провалились под лёд,
Пала тевтонская ярость. А вера не в счёт.
Шли мы по льду. Всё слабей подо мною звучали
Стуки и грюки тревожной тевтонской печали.
Но до сих пор на Руси светит пристальным льдом
Озеро, око Чудское в преданье седом...


Древо Честного Креста разлетелось на крошки,
Каждая крошка сияет, как солнце в окошке.
Сотни крутых тамплиеров трещали в огне.
Жак де Моле окликал Жоффруа де Шарне:
— Брат, отзовись! — И был отзыв: — Проклятие Богу!..
Оба они нагоняли тоску и тревогу.
Пусть астронавт поднимает на мёртвой Луне
Флаг тамплиеров. Чёрт с вами, Моле и Шарне!


Звёзды мерцали над тёмной долиной печали.
Тучи летели, и души из них выпадали:
То в одиночку, то парой, то частым дождём.
Что ни душа, то по сердцу хватала ножом.
Выпал в осадок и Данте, как Лазарь из притчи,
О Беатриче стонал, о святой Беатриче.
Данте дымился, как айсберг, плывущий в огне.
Следом Боккаччо бродил в замороженном сне,
Слёзы поэта сбирая в ладони, как угли.
Данте растаял, но угли ещё не потухли.


А перед нами, как туча в удушливый день,
В огненной яме стояла косматая тень.
То был Олег, князь рязанский, и вечные муки.
К чёрному солнцу вздымал он дрожащие руки,
Мрачно молился, не видя уже ничего.
Падали руки, за горло хватая его.
Так на огне и держали обвисшее тело
На посрамленье души, и оно закоптело.
Дым через уши валил из спинного хребта.
Чёрный язык вылезал, как змея, изо рта.
— Что происходит? — мой спутник поверил едва ли.
— Это предатель, — сказал я в глубокой печали. -
Русский предатель. Он душит себя самого.
Так принимает он казнь не от мира сего.


И ненароком взошли мы на лысую гору.
Редкостный шабаш представился нашему взору.
Два трепетало костра на обрыве глухом.
Жанна д'Арк на одном, Жиль де Рэ на другом.
Бесы сидели поодаль, бросая от скуки
Сучья в огонь, и взирали на вечные муки.
Мины замедленной страсти блуждали в крови.
Жанна рыдала. Барон объяснялся в любви:
— Помнишь, колдунья, как я целовал твоё знамя?
Пламя костра твоего, как любовное пламя,
Я девять лет в своём сердце не мог погасить.
Кровью младенцев пытался тебя воскресить,
Чёрными чарами вырвать из мёртвого круга.
Не удалось!.. О, как мы далеки друг от друга!
О, как близки! Дай же руку во имя любви!
— Руку и сердце! — рыдала она в забытьи.
Тщетно тянули друг к другу они свои руки:
Не сокращался никак промежуток разлуки.
Ногти на пальцах горели — и змеи огня
Их удлиняли, горючую память храня.
Только их блики встречались во тьме промежутка
И целовались, как голуби, кротко и жутко.
Бесы впадали в гипноз не от мира сего.
— Славное действо! Да здравствует автор его!
Видимо, бесы впадали в гипноз очищенья.
Правда, сам автор во мне вызывал отвращенье.


Видели мы на отшибе сидящую тень.
То был Исидор. От древа духовного пень.
Он подписал, он пригрел в своём сердце косматом
Гнусную унию. Первым он стал униатом.
Голый Исидор сидел на бревне и молчал.
Клин перед ним, как явление мира, торчал.
Щелью зияло бревно, как запавшим просветом,
Клин от того же ствола зажимая при этом.
Так он сидел на бревне и глазами вращал,
Клин вынимая. И тот понемногу трещал.
Так он трудился и, видимо, близок был к цели
В поте лица своего. А сидел он на щели
И не заметил, как в долгую щель опустил
Ядра свои. Он из виду сей рыск упустил.
— Это опасно! — мой спутник немедля заметил.
— Всюду опасно!- сидящий угрюмо ответил,
Клин вынимая. — Но целым должно быть бревно...
Он завопил! Очень резко сомкнулось оно.
Встать он не мог и сидел на бревне поневоле.
Грыз он его и вопил, обезумев, от боли.
Грыз и рычал, и вопил, сокрушая бревно,
И постепенно, крошась, уменьшалось оно.
Долго он грыз и трепался на нём, как мочало.
Только привстал — всё опять повторилось сначала:
То же бревно, та же щель, тот же клин, тот же труд.
Так оно будет, покамест века не прейдут.


Тучи летели, и души из них выпадали,
И среди душ мы печатный станок увидали.
С неба послышался стук и в печаль нас поверг.
Это печатал чертей Иоганн Гутенберг.
Сыпался литерный град. И спросил я в печали:
— Кто вы такие? — И литеры так отвечали:
— Мы Гутенберги, и нас охраняет закон,
Ложь и свобода. И наше число легион...


С запада солнце вставало, презрев свой обычай.
Это Колумб возвращался в Европу с добычей.
Слышал я песню наживы и скрежет зубов.
Это мараны везли краснокожих рабов.
То не поленья трещали на лютом морозе -
То мародёры кричали в горящем обозе.
Падшие души горели на чёрных кострах,
Вниз осыпая золу, серый пепел и страх,
А Торквемада бродил среди них, как зарница,
Он узнавал искривлённые ужасом лица,
Синие рты и белки закатившихся глаз.
Знаменьем крестным себя осенял он не раз,
Слыша проклятия Риму, и миру, и Богу.
Он волочил по золе свою левую ногу,
Грубо обутую в страшный испанский сапог.
Это орудие пытки он долго не мог
Даже расслабить — всё туже колодки сжимались.
Муки и боль изнутри до зубов поднимались.
Он скрежетал: — Я вершил на земле Божий суд.
Я делал правильно. Все эти бестии тут. -
Он, как и там, не спускал с них горящего ока.
Грешные души вопили: — Жестоко! Жестоко!


Слышал я плачи в багрово-удушливом зле.
Это вопили, и, может, в немалом числе,
Русские призраки, впавшие в ересь жидовства:
Был и Курицын, остистый осевок

[Crazzy]

Грянула молния! Чёрная твердь разошлась.
Сверху посыпались камни, как искры из глаз.
То не берёза в осеннюю глушь облетала,
То не река в океан многошумно впадала, -
Храм Иисуса Спасителя падал на нас.
Мы отбежали... Он рухнул. И пыль поднялась.
— Что происходит? — опомнился спутник едва ли.
— Падает вера... — сказал я в глубокой печали,
Помня, что собственность — это забытый грабёж,
А покаяние власть предержащих есть ложь.


Солнце сместилось. Я это заметил по крену
Собственной тени. И мы натолкнулись на стену
Сопротивления: нет ничего — а стоит,
Как пустота, не принявшая образ и вид.
— Там тишина! — стукнул спутник в безмолвную стену.
Тут обронил я слова, как кровавую пену:
— Это не так! Там безмолвствует только любовь.
Там разверзается время, там скрежет зубов,
Стуки и грюки. Там век двадцать первый по счёту
От Рождества Иисуса... Почти ни на йоту
Не отошёл я от злобы вчерашнего дня. -
Так я сказал, но мой спутник не понял меня.
Мы огляделись. Пространство в тумане пропало,
Словно пустое в порожнее где-то упало.
Знаменьем крестным окстил я в тумане ладонь -
Мой указательный перст указал на огонь.
Он был далече... Пошли мы живахом и прахом,
И с каждым шагом, признаться, размашистым шагом,
Мы приближались к огню. Сколько звёзд, столько вёрст!
Воздух шумел на ходу, разрываясь, как холст.
Тучи летели над тёмной долиной печали
И, словно бабы при родах, истошно кричали.


И увидали мы чёрное озеро змей,
Вечную тучу и светлого Бога над ней.
Слава Господня во тьме испускала сверканье
И разливала струистое благоуханье.
Словно от амбры, что скрыта в зловонье кита,
Тонкая струйка была и на нас разлита.
Встал Бог на тучу и поднял высокие знаки
И невечерние — свет преломился во мраке.
И потянулись внутри светоносных лучей
Сонмы великие поднятых Богом людей.
Вон три волхва, Иоанн, патриархи с Исавом...
Это восшествие душ было впрямь величавым.
Ангелы света встречали словами любви
И принимали пришедших в объятья свои.
Бог помолился и дланями сумрак раздвинул.
Свет благодати на чёрное озеро хлынул.
И забурлил нескончаемый водоворот.
Главы старинных церквей показались из вод.
Это был Китеж. Кресты его глухо сверкали.
Тёмные воды со стен его шумно стекали.
Волей судеб он под воду ушёл от врагов
И провалился на дно преисподних грехов.
Он онемел под водой. Иногда заплывали
Змеи в него и златые кресты обвивали.
Встал по-над тучей. Она под него подплыла.
Он опустился. И звякнули колокола.
И расступилась его вековая дремота,
И широко распахнулись глухие ворота.
Вышел святой, опираясь на меч-кладенец,
Перекрестился... Знай наших! Русак молодец.
Мы поднялись в двух последних лучах. Слава Богу!
Он огляделся и было промолвил: — В дорогу, -
Но призадумался. Что-то смутило Его.
Я услыхал трепетание мира сего.
Что там трещит? Гром ли в небе? Кузнечик ли в поле?
Это трещала развязка поэмы, не боле.
— Кит погружается! — молвил Христос. — Свят, свят, свят, -
Молвили ангелы, — ад погружается в Ад!
Я задрожал, мой собрат пожелтел, как бумага.
Филин заухал: — В аду очень сильная тяга.
Мы покидаем его, не глядите назад!


Мы оглянулись, и оба низринулись в ад.
Перед глазами зевнула кромешная бездна.
Мы устремились во тьму, а куда — неизвестно.
Тьма опалила огнём — мы влетели в огонь
И оказались в печи. Смерть меня охолонь!
— Смерть — это басня. В аду умереть невозможно, -
Молвил мой спутник, в огне озираясь тревожно.
Он, как и я, догадался, что ад — западня.
— Господи Боже Исусе, помилуй меня!
Панцирь защиты трещал и искрился от жара.
Чмокали кости во мне, как болотная мшара,
Внутренний свет зачадил и полез из ушей.
Душу осыпало скопище огненных вшей.
Я раздувался, как труп, от гнетущего жара.
Ужас загваздал меня, как болотная мшара.
И почернел я, как ночь среди белого дня.
— Господи Боже Исусе, помилуй меня!
Я уловил краем глаза другую живучесть:
С русского голоса спутник творил свою участь,
Шёпот его шелестел, как сухая стерня:
— Господи Боже Исусе, помилуй меня!
Испепелённый, как призрак, стоял где-то рядом,
Глухо царапал мой панцирь невидящим взглядом
И, нависая, дышал на меня, как гроза.
Страшен он был, хоть его я не видел в глаза.
Он удалился... Повеяло свежей прохладой,
Словно цветок распустился за мёртвой оградой.
Пала роса на лицо или чья-то слеза.
Пали еще две слезы, и открыл я глаза.
Ангел явился за нами и молвил со вздохом:
— Ваши молитвы дошли и услышаны Богом.
Вера прямит, но им выпал неведомый путь,
Вашим молитвам пришлось Сатану обогнуть.-
Вытер он слёзы и взмыл, помавая крылами.
Мы устремились за ним. Он летел перед нами.
Вечная туча пылала, как пламя в ночи,
И задержала для нас золотые лучи.
Мы поднялись в двух последних лучах. Слава Богу!
Он покачал головой и промолвил: — В дорогу!
Где-то под нами осталась кромешная тьма.
Вопли и плачи уже не сводили с ума.
Свет перед нами летел над волнами эфира.
Мне открывалось иное сияние мира.
Полный восторга и трепета, я произнёс:
— Мы над Землей? — Над Вселенной! — ответил Христос...


Странно и сладко звучат невечерние звоны.
Солнце садится, и тени ложатся на склоны.
Сладко и больно последние листья ронять.
Я возвращаюсь за письменный стол — умирать.
Отговорила моя золотая поэма.
Всё остальное — и слепо, и глухо, и немо.
Боже, я плачу и смерть отгоняю рукой.
Дай мне смиренную старость и мудрый покой.


http://www.trinitas.ru/rus/doc/0225/004a/02250015.htm

[Юляшка]

Всем девушкам-водителям посвящается...

* * *

На улице дождь и ветер.
Тепло. И немного свежо.
Ты спросишь – а я не отвечу
И сяду в свой новый «Пежо».

Под рев голосов из колонки
Я еду по венам Москвы.
У старой бензоколонки
Оставлю пол-литра весны.

Лететь в темноту под двести.
Что цифры? – злые враги.
На зеркале – старый крестик.
И «дворники» мерят круги.

Мне нужно дышать азартом,
Бензином, страхом, рулем.
Как будто играем в карты
С мотором ревущим вдвоем.

Мне нужно слышать стук сердца
И шум колес подо мной.
И две одиноких дверцы
Обняли меня стеной.

И нет ничего в округе.
Дорога… Скорость… Луна…
Я в замкнутом еду круге
Опять без тебя. Одна.

Мелькают, сменяясь, знаки…
Деревья… машины… дома…

Я чувствую, что не хватит
Сил не сойти с ума.

Сцепившись с рулем до боли
И стиснув зубы, - вперед!
«Ну вот: наконец на воле!» -
Покоя мысль не дает.

Зажмурю глаза от счастья
И громко взахлеб рассмеюсь.
Пьянея от этой власти,
Полетом своим захлебнусь…

Ю.Нежнова, 14 июля 2003г.

[Kcusha]

Юляшка грустное, но мне понравилось ...

[Игорь]

"Лучше поверить предателю, чем не поверить товарищу!" (C) Акунин. "Статский Советник".

[Kcusha]

Поиграем?? Я прячусь, а ты ищешь. Только, я хорошо прячусь,… сможешь меня найти?? Дело не во времени, у нас есть целая Вечность. От нее не спрячешься. Надо обладать большим талантом, чтобы водить Смерть за нос. Но я не об этом. Почему, ОНИ перестали чувствовать друг друга?? Почему не сходят с ума от любви?? Признание в любви становится банально – ничтожным… его смысл изменился и изуродовался,… но собственно, мне все равно. Я играю в другую игру. Теперь, ты прячешься.

Я увижу блеск твоей Души в самой темной комнате. Я отличу твои руки от тысячи других рук. Я услышу твой голос там, где слышно только Ветер. Почему тебя сейчас нет рядом?? Мне нужно чувствовать твою Душу, слышать твои руки, видеть твой голос. Тебе не понять, как жестока, бывает Пустота. Потому что , ты - есть Пустота. Потому что, я – есть пустота. Потому что , Пустоты нет. Кто когда-нибудь пытался заключить сделку со временем, тот, возможно, поймет меня. Время – есть Бессмертие. Но лишь избранные сумели завладеть Временем. Завладеть Бессмертием. Я знаю лишь одно, ты мое Время, и ты мое Бессмертие. И ничто этого не изменит. Три пиковых туза на столе. Дама Бубен и Король Пик, всегда будут вместе. Луна – небесный циферблат. Ты видишь ее лицо?? и я вижу. И так будет всегда. Белое будет до тех пор, пока будет живо Черное. И не будет Света без Тьмы. И не будет Мира без Войны. Но сможешь ли ты отличить одно от другого?? Теперь, я больше не боюсь высоты. Теперь, я умею летать. Теперь, я жива. Ты подарил мне свои крылья. Тонкие струйки крови на спине смоет Время. Твоя боль, отныне моя. Я вижу то, что видишь ты. Ты слышишь то, что слышу я. Одна Душа на двоих и целая Вечность за спиной. ОНИ называют, все это странным словом «любовь»…

[Олик]

Не от хорошей жизни Вас целую.... (Вишневский)

[Kcusha]

Над постелями висело оружие. Щиты, обтянутые вощёной кожей, и два меча, спрятанные в рогатые ножны. Истинный воин сперва украшает свой меч, потом уж себя. Верный клинок - справедливый заступник в суде, помощник в бою и клятвам свидетель... как не отблагодарить за любовь?
У одного меча были на рукояти гнутые рожки. Я помнила их ещё с лета. Меч вождя звался женским именем: Спата. Он даже разнился от других мечей, как женщина от мужчин. Обычные клинки всего шире у рукояти, к концу же плавно сбегают, ни дать ни взять тело мужчины от плеч к сомкнутым пяткам. Спата, наоборот, была сужена посередине, а книзу опять расширялась, как женщина в бедрах... Блестела вдоль лезвия узкая золотая полоска. Смех вымолвить, Спата порою казалась мне тайной союзницей. Есть мечи-женщины, думалось мне, почему не быть воину-девке?
Валькирия. М. Семенова

Добавлено спустя 2 минуты 41 секунду:

Если умерла любимая женщина, это еще не значит, что умерла любовь. Любовь осталась жить в сердце, и ее никто не сможет достать оттуда. Жизнь - это воля случая. Господин Случай, ну почему ты так запросто переворачиваешь жизнь?! Неужели мы все зависим от тебя, глупого и нелепого случая?!
Мне к лицу, даже смерть. Шилова

Иногда нам кажется, что жизнь стала невыносимой. Особенно страшно женщине, когда ее предает любимый человек, мужчина, которого она считала единственным в своей судьбе, которого впустила в свое сердце, которому отдала свою душу. Тогда все вокруг приобретает цвет траура.
Сладости ада, или Роман обманутой женщины. Шилова

Да, годы летят; летят и летят, как листки отрывного календаря, но я так и не встретила ЕГО. Я даже не знаю, кто ОН, чем ОН занимается, богат ОН или беден, но я знаю, что ОН где-то есть. Я уже потеряла надежду встретить ЕГО. Но если ОН хотя бы случайно когда-нибудь мелькнет в толпе, я узнаю ЕГО сразу. Я брошусь к нему на шею, уткнусь в грудь и, плача, расскажу о том, как долго я ЕГО ждала. Просто ждала, и все. … Но ЕГО нет. ЕГО нигде нет, и с каждым годом наша встреча становится все более нереальной.
Базарное счастье. Шилова

[Kcusha]

Чтобы понять значение года, поговорите со студентом не сдавшим сессию.
Для того , чтобы понять ценность одного месяца, поговорите с матерью, родившей недоношенного ребенка.
Чтобы понять ценность одной недели, поговорите с редактором еженедельной газеты.
Чтобы понять ценность одного часа, погоорите с влюбленными ожидающими встречи.
Чтобы понять ценность одной минуты, погоорите с тем, кто опоздал на поезд.
Чтобы понять ценность одной секунды, поговорите с тем, кто только что чуть не попал в автомобильную аварию.
Чтобы понять ценность одной миллисекунды, поговорите со спортсменом, завоевавшим серебрянную медаль на Олимпийских играх.
О наносекунде спросите проектировщика "железа".
Каждая секунда Вашей жизни - на вес золота ("Не думай о секудах свысока!" - помните эту строчку из некогда популярной песни?!)
Вчера - уже история. Завтра - вообще непонятно что.
Сегодня - это дар. Поэтому оно и зовется НАСТОЯЩИМ

[ГорностаЯ]

АХ..ВЕСНА....

"Она несла в  руках отвратительные, тревожные желтые цветы. Черт  их
знает,  как их  зовут, но  они первые почему-то  появляются в  Москве. И эти цветы очень  отчетливо  выделялись  на черном ее весеннем пальто. Она  несла желтые цветы!  
..............................................
     Повинуясь этому желтому знаку, я тоже свернул в переулок и пошел  по ее следам. Мы шли по кривому,  скучному переулку безмолвно, я по одной стороне, а она  по другой.  И не было, вообразите,  в  переулке  ни души. Я  мучился, потому что  мне показалось, что с нею необходимо говорить, и тревожился, что я не вымолвлю ни одного слова, а она уйдет, и я никогда ее более не увижу...
     И, вообразите, внезапно заговорила она:
     -- Нравятся ли вам мои цветы?
     Я отчетливо помню, как прозвучал ее голос,  низкий довольно-таки, но со срывами,  и,  как это  ни глупо, показалось,  что  эхо ударило в  переулке и отразилось от желтой грязной стены. Я  быстро  перешел  на  ее  сторону  и, подходя к ней, ответил:
     -- Нет.
     Она поглядела на  меня удивленно,  а я вдруг, и совершенно  неожиданно, понял, что я  всю жизнь  любил именно  эту  женщину!  Вот так штука, а?  
................................
     --  Да, она поглядела  на меня удивленно,  а затем, поглядев,  спросила
так:
     -- Вы вообще не любите цветов?
     В голосе ее  была, как мне показалось, враждебность. Я шел с нею рядом, стараясь идти в  ногу,  и, к удивлению моему, совершенно не чувствовал  себя
стесненным.
     -- Нет, я люблю цветы, только не такие, -- сказал я.
     -- А какие?
     -- Я розы люблю.
     Тут я пожалел о том, что это сказал, потому что она виновато улыбнулась
и бросила  свои цветы в канаву. Растерявшись немного, я все-таки поднял их и подал ей, но она, усмехнувшись, оттолкнула цветы, и я понес их в руках.
     Так шли молча некоторое время, пока она не вынула у  меня из рук цветы, не бросила их  на  мостовую,  затем продела  свою руку в черной  перчатке  с раструбом в мою, и мы пошли рядом."
.........................

(c. "Мастер и Маргарита" М. Булгаков)

[Kcusha]

Метро 2033. Глуховский

Когда-то давно Московское метро замышлялось как гигантское бомбоубежище, способное спасти десятки тысяч жизней. Мир стоял на пороге гибели, но тогда ее удалось отсрочить. Дорога, по которой идет человечество, въется, как спираль, и одажды оно снова окажется на краю пропасти. Когда мир будет рушиться, метро окажется последним пристанищем человека перед тем, как оно канет в ничто.

Тот у кого хватит храбрости и терпения всю жизнь вглядываться во мрак, первым увидит в нем проблеск света. Хан.

«Вот я читал когда-то, что Калашников, пока жив был, гордился своим изобретением, тем, что его автомат - самый популярный в мире. Говорил, что счастлив, что именно благодаря его конструкции рубежи Родины в безопасности. Не знаю, если бы это я эту машину придумал, я бы, наверное, уже с ума сошёл. Подумать ведь только, это именно твоей конструкцией совершается наибольшая часть убийств на земле. Это даже страшнее, чем быть тем доктором, который придумал гильотину»
Один патрон - одна смерть. Чья-то отнятая жизнь. Сто грамм чая - пять человеческих жизней. Батон колбасы? Пожалуйста, совсем недорого, всего пятнадцать жизней. Качественная кожаная куртка, сегодня скидка, вместо трёхсот - только двести пятьдесят - вы экономите пятьдесят жизней. Ежедневный оборот этого рынка, пожалуй, равнялся всему оставшемуся населению метро.

А тут всегда так... темно? - спросил Артём, испуганно чувствуя, что даже этот его вопрос прозвучал как-то слишком тихо, словно ему заложило уши.
- Темно? Тут - всегда. Везде темно. Грядёт... великая тьма, и... окутает она мир, и будет... властвовать превечно, - делая бессмысленные паузы, откликнулся Бурбон.
- Это что - книга какая-то? - выговорил Артём, замечая про себя, что ему приходится прилагать всё большие усилия, чтобы расслышать свои слова, вскользь обращая внимание на то, что язык Бурбона пугающе преобразился, но не имея достаточно сил, чтобы удивиться этому.
- Книга... Бойся... истин, сокрытых в древних... фолиантах, где... слова тиснёны золотом и бумага... аспидно-чёрная... не тлеет, - произнёс тот тяжело, и Артёма ударила мысль, что тот отчего-то больше не оборачивается, как раньше, когда обращается к нему. - Красиво! - почти закричал Артём. - Откуда это?
- И красота... будет низвергнута и растоптана, и... задохнутся пророки, тщась произнести предречения... свои, ибо день... грядущий будет... чернее их самых зловещих... страхов, и узренное ими... отравит их разум...- глухо продолжил Бурбон и внезапно остановившись, резко повернул голову влево, так что Артёму послышалось даже, что трещат его шейные позвонки, и заглянул Артёму прямо в глаза, и от увиденного Артём отшатнулся назад.
Глаза Бурбона были широко распахнуты, но зрачки были странно сужены, они превратились в две крошечные точки, хотя в кромешной тьме туннеля должны были бы вырасти, пытаясь зачерпнуть как можно больше света. Лицо его было неестественно спокойным, разглаженным, и ни один мускул не был напряжён, и даже разгладилась постоянная презрительная усмешка.
- Я умер, - размеренно проговорил Бурбон. - Меня больше нет, - и, прямой как шпала, рухнул лицом вниз.

Никогда не рассуждай чересчур много о праве сильного. Ты слишком слаб для этого. - сказал Хан и вернулся к Артёму, к удивлению того не делая даже попытки разоружить врага.
Тот неподвижно стоял на месте, растерянно оглядываясь по сторонам. Гомон смолк и люди ждали, что Хан скажет дальше. Контроль был восстановлен.
- Будем считать, что дискуссии окончены и консенсус достигнут. Выходим через пятнадцать минут.
Обернувшись к Артёму, он сказал ему:
- Ты говоришь, люди? Нет, друг мой, это звери. Это шакалья стая. Они собирались нас порвать. И растерзали бы. Но одного они не учли. Они-то шакалы, но я - Волк. Есть станции, где меня знают только под этим именем, - добавил он и отвернулся лицом во тьму.
Артём стоял молча, поражённый увиденным и наконец начинал понимать, кого Хан так напоминал ему иногда.
- Но и ты - волчонок, - спустя минуту добавил тот, не поворачиваясь к нему, и в его голосе Артёму почудились неожиданно тёплые нотки.

[Andrico]

МЕЛОЧИ: Чтобы сделать жизнь счастливой, надо любить повседневные мелочи. Блеск облаков, шелест бамбука, чириканье воробьев, лица прохожих - во всех повседневных мелочах надо находить наслаждение. Чтобы сделать жизнь счастливой? Но любить мелочи - значит и страдать из-за мелочей. Лягушка, прыгнувшая в старый пруд в саду, разбила столетнюю печаль. Но лягушка, выпрыгнувшая из старого пруда, может быть наделена столетней печалью. Жизнь Басе была жизнью, полной наслаждений. Но на любой взгляд - и жизнью, полной страданий. Чтобы, улыбаясь, наслаждаться, надо, улыбаясь, страдать. Чтобы сделать жизнь счастливой, надо из-за повседневных мелочей страдать. Блеск облаков, шелест бамбука, чириканье воробьев, лица прохожих - во всех повседневных мелочах надо чувствовать муки попавшего в ад.
Рюноскэ Акутагава, "Слова пигмея"

Добавлено спустя 6 минут 21 секунду:

Мы умираем много раз. Мальчик или девочка с невинными глазами, юнец или девушка, веселящиеся ночи напролет, циничные взрослые в нас - все они рано или поздно умирают. Мир хоронит нас каждый миг. Лишь иллюзия непрерывности дает смысл жить.
Сергей Лукьяненко, "Спектр"

[Ricola]

Даниил Хармс, 1940

"...Так и мы иногда, упадая с высот достигнутых, ударяемся об унылую клеть  нашей будущности."

[Maximus]

"Можно прожить свою жизнь за восемьдесят лет или за сто - сколько дано природой. А можно за год - всю, без остатка… Знаете, я долго думал - как и почему это случилось со мной. Ведь я самый обычный человек, обычней не бывает. И вот, что я понял. У каждого - у меня, у вас, у любого другого - есть только одна женщина, та самая, единственная, у каждого своя. Она может жить на другом краю земли, и вы никогда ее не увидите, а может жить на соседней улице, и вы ее встретите сейчас, за первым углом, когда выйдите отсюда. И тогда… Я не желаю вам этого! Мне кажется, вы хороший человек, я вам этого не пожелаю!.."
"КАРМЕН" 2003 г. Пигмалион Продакшн.
Жанр - авантюрная мелодрама
Режиссер: Александр Хван
Автор сценария: Юрий Коротков

[Maximus]

Сегодня закинул денег на трубку через банкомат и вот что прочитал на кассовом чеке:
"Важно не то, сколько ты зарабатываешь, а на кого ты тратишь!"
/Пшекруй/

[Crazzy]

Россия сама спасется и весь мир спасет.

Ф.М. Достоевский

[Лу]

Kcusha, Одиночество в сети - вещь, я давно ничего такого продирающего насквозь не читала!

У меня раньше целая тетрадка была, куда я писала всякие высказывания из книг, которые читала, но она бесследно исчезла  

[Smile]

Замечательная тема  *04 !!!
Ну и добавлю тоже кое что ......

*******
Урок бабочки.
Однажды в коконе появилась маленькая щель, случайно проходивший мимо человек долгие часы стоял и наблюдал, как через эту маленькую щель пытается выйти бабочка. Прошло много времени, бабочка как будто оставила свои усилия, а щель оставалась такой же маленькой. Казалось, бабочка сделала все что могла, и что ни на что другое у нее не было больше сил.
Тогда человек решил помочь бабочке, он взял перочинный ножик и разрезал кокон. Бабочка тотчас вышла. Но ее тельце было слабым и немощным, ее крылья были прозрачными и едва двигались.
Человек продолжал наблюдать, думая, что вот-вот крылья бабочки расправятся и окрепнут и она улетит. Ничего не случилось!
Остаток жизни бабочка волочила по земле свое слабое тельце, свои нерасправленные крылья. Она так и не смогла летать.
А все потому, что человек, желая ей помочь, не понимал того, что усилие, чтобы выйти через узкую щель кокона, необходимо бабочке, чтобы жидкость из тела перешла в крылья и чтобы бабочка смогла летать. Жизнь заставляла бабочку с трудом покидать эту оболочку, чтобы она могла расти и развиваться.
Иногда именно усилие необходимо нам в жизни. Если бы нам позволено было бы жить, не встречаясь с трудностями, мы были бы обделены. Мы не смогли бы быть такими сильными, как сейчас. Мы никогда не смогли бы летать. (с)

*****
"Любовь есть... высокое побуждение индивидуума к росту и зрелости, к тому, чтобы стать чем-то внутри себя, стать неким миром....стать миром внутри себя ради другого и себя. Любовь заключается в том, что двое уединяются для того, чтобы защищать, поддерживать и радоваться друг другу."

Райнер Мария Рильке

*****
В любимом человеке нравятся даже недостатки, а в нелюбимом раздражают даже достоинства.

Омар Хайям

*****
Счастье - это когда у тебя пропала собака, и ты ищешь ее, беспокоишься, звонишь знакомым, идешь обклеивать объявлениями стены окрестных домов - и вдруг видишь ее в незнакомой подворотне, а она вся вымазанная чем-то, страшненькая - бросается к тебе, и ты берешь ее на руки - да черт с ней, с курткой! - и целуешь эту грязную морду, и называешь ее ласковыми именами, и все прохожие понимают: у тебя нашлась собака - счастье.
Счастье - это когда вы поссорились; неважно, кто был виноват, но вот вы сказали друг другу много неприятных слов, и кто-нибудь обязательно ляжет спать первым и уткнется носом в стену, а ты сидишь полночи перед компьютером и думаешь, может, постелить себе на кухне; но потом все-таки ложишься, и по привычке обнимаешь сзади, - а любимый человек разворачивается и утыкается тебе лицом куда-то в подмышку; и вот вы миритесь, а для этого слов совсем не надо. И для счастья тоже - не надо.
Счастье - это когда тебя весь день преследуют неудачи: на автобус опоздал, набойка отвалилась, начальник вызвал на ковер, денег снова не доплатили, и еще какая-то тоска - как будто умер кто, а кто именно - еще не знаешь; но вот приходишь вечером домой - а дома мама, кошки, цветы, обед, и так спокойно, и все живы-здоровы, тьфу-тьфу-тьфу, а потом ложишься на диван с книжкой или забираешься сразу под одеяло, и думаешь: ффу, какое счастье, что этот день наконец закончился, завтра будет лучше, завтра обязательно будет лучше.
Счастье - это когда близкого человека увезли за белую дверь, а тебя не пускают, и ты сидишь перед операционной: плачешь, молишься, смотришь на часы, пытаешься чем-то заняться, думаешь о нем, пытаешься подбодрить его, пытаешься передать ему сил на расстоянии, снова плачешь, утираешь слезы, высматриваешь врачей, смотришь на часы, запрещаешь себе смотреть на часы, - а потом его выкатывают наконец на больничной каталке, а он такой бледный, под капельницей, но живой, живой! - смотрит на тебя и удивляется: ты что, дурочка, так и сидела тут целый час? - и ты говоришь "да", забыв, что на самом деле прошло три (пять, восемь, двенадцать); а потом выходит доктор и быстро говорит тебе: "Соки. Усиленное питание. Через две недели выпишем. Операция прошла очень хорошо," - и ты держишь любимого за руку, и рассказываешь, что ты ему купишь и кто придет к нему в гости, а он сонный и слабый, и ты целуешь его в лоб и бежишь в магазин, чтобы принести ему еды, а на лице у тебя - счастье...
Счастье - это когда сделана трудная работа или когда оказывается, что ее можно не делать вовсе; счастье - это еда после долгого дня; счастье - это первый лист, первая травинка, и елки зимой, и первое купание летом, и радуга, и море. Счастье - это не только прошлое время, но и будущее, и настоящее; каждый раз, когда ты счастлив, ты откладываешь закладку в собственной вечности: вот этот миг я буду вспоминать, и этот день тоже. И этот. А потом вспоминаешь. Или еще лучше - живешь в собственной счастливой вечности. Ведь счастье - это каждый миг нашей жизни, даже если мы этого вовсе не понимаем.
(с)

*****
Любой вид взаимоотношений - как песок, который вы держите в руке. Держите свободно, в открытой руке - и песок остается в ней. В тот момент, когда вы сожмете крепко руку, песок начнет высыпаться сквозь ваши пальцы. Таким образом вы можете удержать немного песка, но большая часть просыплется. Во взаимоотношениях - точно так же. Относитесь к другому человеку и его свободе бережно и с уважением, оставаясь близкими. Но если сожмете слишком сильно и с претензией на обладание другим человеком - взаимоотношения испортятся и рассыплются.

Kaleel Jamison

[tosterr]

"Нет Азии, Америки, Европы,
Не разберешь, закат или восход…
Есть сладкий аромат гелиотропа,
В котором это облако плывет.
Мы все равны перед его пареньем,
Растворены в нем радость и печаль,
И мы полны озерным озареньем,
На облаке, похожем на рояль.
На облаке, похожем на рояль,
Какие жизнь для нас сыграет ноты,
Какие пропасти, какие ждут высоты,
Когда рискнем мы с вами для полета
На облаке, похожем на рояль.

Словарь любви, в нем чистые страницы,
В нем только чайки, небо и трава,
И все на свете может измениться,
Когда возникнут первые слова.
Быть может, только книжка записная
Мне сохранит сиянье ваших глаз,
Вы нежная, озерная, лесная,
Вы мною не написанный рассказ.
На облаке, похожем на рояль,
Какие жизнь для нас сыграет ноты,
Какие пропасти, какие ждут высоты,
Когда рискнем мы с вами для полета
На облаке, похожем на рояль."


Ария  из пьесы ЧАЙКА. НАСТОЯЩАЯ ОПЕРЕТКА

[Kcusha]

Нарушители. Е.Белецкая, А.Ченина

Друг — значит, друг, а все остальное неважно. Друзей надо беречь, их теперь мало

Уходит боль, и сразу становится так хорошо... Если б так же легко стиралась из души вся грязь, что накопилась за годы! Когда чувствуешь себя в безопасности, даже звезды кажутся другими. Добрыми. Словно звезды-тинви, что горят в небе Арды. Как же давно я там не был...
Всего лишь семь лет. Целых семь лет... семь эпох. Время нужно считать не по годам, а по событиям, в них вложенным. Ко всему можно привыкнуть — жить в чужом мире, летать на звездных кораблях... Вначале страшно, потом — удивительно, наконец — привыкаешь, перестаешь замечать.
Лишь к одному невозможно привыкнуть — посылать других на смерть. Пусть — по законам; пусть — справедливо; пусть — неизбежное зло...
Отговорки. Совесть грызет изнутри, злобный червяк, разъедает всю душу... а деваться — некуда, иначе — нельзя, и вот ты бежишь на старую свалку — заливать совесть стаутом, проливать крокодиловы слезы...

[Maximus]

Главный экономический стратег Ситибанка Эндрю Хауэлл:

"ДОЛЛАР-УЖАСНАЯ ВАЛЮТА, НО ЛУЧШЕ ПОКА НЕТ" 

[Shocky]

***
Каждое утро ты прослушиваешь три автоответчика - у себя дома, в конторе и на мобильнике, плюс e-mail на твоем "макинтоше". Один только почтовый ящик вечно и безнадежно пуст. Ты больше не получаешь любовных писем. И никогда больше тебе не прочесть листочков, нацарапанных робким почерком, влажных от слез, благоухающих любовью, с трепетом вложенных в конверт, где тщательно выписан адрес и призыв к почтальону: "Не заплутайся в пути, милый почтальон, доставь это послание моему обожаемому адресату!.."
Люди кончают самоубийством оттого, что получают по почте одну рекламу.
***
Сильнее всех влюбляются самые отъявленные циники и пессимисты: это им на пользу
***
это мой любимый Бегбедер 

[catta]

Группа выпускников, успешных, сделавших замечательную карьеру, пришли
в гости к своему старому профессору. Конечно же, вскоре разговор зашел
о работе - выпускники жаловались на многочисленные трудности и жизненные проблемы.
Предложив своим гостям кофе, профессор пошел на кухню и вернулся с кофейником и подносом, уставленным самыми разными чашками - фарфоровыми, стеклянными, пластиковыми, хрустальными и простыми, и дорогими, и изысканными.
Когда выпускники разобрали чашки, профессор сказал: "Если вы заметили, все дорогие чашки разобраны. Никто не выбрал чашки простые и дешевые.
Желание иметь для себя только лучшее и есть источник ваших проблем. Поймите, что чашка сама по себе не делает кофе лучше. Иногда она просто дороже, а иногда даже скрывает то, что мы пьем. То, что вы действительно хотели, было - кофе, а не чашка. Но вы сознательно выбрали лучшие чашки. А затем разглядывали, кому какая чашка досталась. А теперь подумайте: жизнь - это кофе, а работа, деньги, положение, общество - это чашки. Это всего лишь инструменты для хранения Жизни. То, какую чашку мы имеем, не определяет и не меняет качества нашей Жизни. Иногда, концентрируясь только на чашке, мы забываем насладиться вкусом самого кофе. Наслаждайтесь своим кофе!!!!!!!!!
У самых счастливых людей нет всего лучшего. Но они извлекают все лучшее из того, что есть. Счастье в том, чтобы хотеть то, что у тебя есть. А не в том, чтобы иметь то, что хочешь.